Он успокоил страну и растопил ледяное сердце Мадлен Олбрайт
29 октября исполнилось бы 96 лет выдающемуся политику и дипломату, легендарному Евгению Максимовичу Примакову. В кулуарах Кремля его в шутку называли Примус. Но в шутку ли? Ведь в переводе с латыни «примус» — это «первый». Это не преувеличение: он был единственным, кто смог уберечь от развала советскую разведку. Совершил дерзкий разворот самолета над Атлантикой. Он спас Ельцина от импичмента, а страну — от гражданской войны. В преддверии памятной даты о жизни и работе Евгения Примакова в редакции «МК» рассказали его близкие друзья — экс-премьер России Сергей Степашин и кардиохирург, академик Давид Иоселиани.
Фото: семейный архив
— Я в первый раз с ним познакомился по телевизору, он выступал в «Международной панораме». Я тогда был уже преподавателем училища МВД, и меня, конечно, потрясало его умение оценивать ситуацию. Он удивительный человек. Потрясала его русская речь — безошибочная, тонкая, четкая, — настоящий академик.
А личная встреча была — он ее не помнил, а я помню, и очень хорошо. Это был город Баку, 1988 год, конец года, когда вводилось чрезвычайное положение. Восстал город, республика, на площади вышли тысячи человек. Я тогда был комендантом одного из районов Баку. Мы поехали обеспечивать безопасность прилетевших руководителей советского государства, в числе которых был и Евгений Максимович Примаков. Его Горбачев послал для разговора с оппозицией. Он вышел в толпу. Ну, я-то все-таки служил в МВД и знал: в толпу ходить не стоит. Честно говоря, его чуть не порвали. Тогда удалось его отбить, но он не испугался. Пошел прямо, бесстрашно. Он вообще был бесстрашный человек.
Вот таким образом произошло наше первое знакомство заочное. То есть для меня, конечно, очное. Но он этого не помнил. Я ему потом рассказал при личной встрече.
— Это был 1991 год, когда его назначили руководителем Службы внешней разведки ПГУ (Первого главного управления КГБ СССР. — ) и зампредом КГБ, а я возглавлял Комитет Верховного Совета по обороне и безопасности. Мы с ним близко познакомились. Он попросил выступить перед разведчиками. Для меня было событие — воочию увидеть разведчиков. Я сказал им: «Не переживайте, Верховный Совет всегда поддержит спецслужбы, разведчиков, мы готовим закон». Потом зашли к Примакову, посидели немножко. И он неожиданно мне сказал: «Серега, давай на «ты». Он 1929 года рождения, у меня отец — 1928-го. Как на «ты»? А он: «Ну, я тебя прошу!» Вот так я и называл его: «Максимыч».
Мне потом многие делали замечания, кроме Давида (Иоселиани. — ): «Как ты можешь с Примаковым на «ты»?» Я объяснял, что сам он меня попросил. Вот такое знакомство.
— Безусловно, потому что первая встреча произошла именно в тбилисском землячестве. Главным у нас был мой учитель Владимир Иванович Бураковский. Он возглавлял наше содружество. В 70-е годы приехал Евгений Максимович Примаков из Египта, где долго работал. Вернувшись, он первый раз пришел на нашу встречу. Там мы и познакомились. Это была такая общая дружба — мы всей командой дружили. А потом мы с Примаковым очень сблизились. Я очень часто повторял, и он любил эту фразу, — мы с ним были одной группы крови.
— Если честно, мое, но ему понравилось. Наверное, так и должно быть. Я врач, группа крови мне ближе.
— Да, он оканчивал военно-морское училище. Мечтал быть морским офицером. Но приболел. Как мне потом сказала Ирина, его вторая супруга, тоже врач, — у него возникло подозрение на туберкулез. К сожалению, он не стал военно-морским офицером.
— А кто его знает? Не знаю, не знаю… Я родился в семье военно-морского офицера, для меня это тоже своя история. Кстати, Ельцин, назначив Примакова в ПГУ, предложил присвоить ему сразу воинское звание генерал-лейтенанта. Он отказался, а потом в узком кругу сказал: «Если бы мне предложили адмирала, я бы согласился». Он по-настоящему любил море, и море любило его.
Курсант военно-морского училища Женя Примаков со своей мамой Анной Яковлевной. Фото: семейный архив
— Я всегда говорю: не я менял Примакова. Это Ельцин менял Примакова. Сначала на Аксененко, а потом ночью перепутали или передумали, я уж не знаю. Было совершенно неожиданное предложение мне. Честно говоря, я об этом не знал. Когда я приехал к Ельцину, Максимыч выходит из кабинета, как сейчас помню, смотрит на меня и говорит: «Серега, я Ельцину сказал, что на данный момент лучшего премьера, чем ты, не будет». Я говорю: «Какой премьер, о чем разговор?» Ему сказали, что он уходит в отставку, он не знал об этом до последней секунды. Вот так я стал неожиданно премьер-министром, а потом меня избрала Госдума. Кстати, у меня был второй результат после Примакова. У нас обоих было конституционное большинство. Как ни странно — для меня, по крайней мере. Примакова-то действительно все любили.
Сергей Степашин сменил Евгения Примакова на посту премьер-министра, но это не разрушило их дружбы.
Но отношения между нами остались. Более того, когда меня Госдума утвердила премьер-министром — я никогда об этом никому не говорил, но сначала меня Ельцин пригласил к себе и при Волошине (Александр Волошин — руководитель Администрации президента РФ в 1999 -2003 годах) сказал: «Смотри, сколько Степашин набрал!» Он меня очень любил, как и Максимыча, — в кавычках, конечно. Вечером того же дня я поехал к Максимычу. Посидели, поговорили. Я знаю, конечно, меня заложили по этому поводу. Но какая разница — дружба есть дружба. И потом, я скажу откровенно и не кокетничаю: я понимал, что это ненадолго. Как и Примаков, так и я — в свой небольшой срок премьерства мы просто работали, не оглядываясь.
— Под конец были, особенно после Кельна. Я поехал туда вместо Ельцина, и кое-что получилось. Ельцин потом меня пригласил к нему домой. Он сидел и молчал, молчал… Он сам в Кельн прилетел только в воскресенье, когда все документы были уже подготовлены. И вдруг неожиданно говорит: «Как они вас там хвалили! Особенно Клинтон». И так — бух! — кулаком. И я понял: кирдык мне.
— Хочу подтвердить, что Евгений Максимович очень уважительно и с любовью относился к Сергею Вадимовичу. В какой-то степени парадоксально, потому что все-таки часто бывает, когда человек приходит на место другого человека, то между ними особой дружбы и ласки нет. А в данном случае было очень уважительное и, я бы сказал, любящее отношение.
— Это действительно правда. Когда я ушел из Счетной палаты — несколько неожиданно, мог еще послужить, мне тогда было всего 60 лет, — Максимыч за меня тоже хлопотал. В том числе перед Владимиром Путиным. Речь шла о Торгово-промышленной палате и так далее. Я об этом его не просил, он пытался помочь просто как старший товарищ. Мне кажется, он ко мне как к сыну относился. Сын у него ушел из жизни молодым, 27 лет всего, к сожалению. Мы так и общались с ним как родные люди по сути своей, и слава Богу.
— Каких-то секретов не было. Многие удивлялись его поступку, а для меня не было удивительным, потому что я знаю этого человека. У меня и не возникало мнения, что могло быть по-другому. Он всегда делал так, как считал нужным, независимо ни от чего. И тогда он абсолютно правильно сделал. Мы, его друзья, все радовались, что он так сделал, и он сам никогда не вспоминал это как сомнительный или негативный эпизод в своей жизни. Наоборот, может быть, даже гордился этим. И мы, его друзья, гордились этим.
— Есть один нюанс, о котором Примаков мне сам рассказывал. Когда они в самолете приняли в узком кругу решение, он по спецсвязи позвонил Ельцину. Он, премьер-министр, никогда через голову не прыгал. И никогда никого не предавал, был удивительно корректным человеком. Убедил Ельцина — он умел убеждать, — что такой разворот нужен. И Ельцин сказал: «Да, вы абсолютно правы». Я всегда шучу: Максимыч не долетел до Америки — и его сняли. А я долетел — и меня тоже сняли.
— Насчет обаяния — давайте сразу. Я никогда не забуду, как он танцевал с Мадлен Олбрайт. Это дама чешского происхождения, которая ненавидела Советский Союз и не очень, мягко говоря, любила Россию. А он ее просто очаровал. Я помню, как он в морской фуражке танцевал. Он умел. А потом, все-таки Грузия — она дает неповторимый шарм.
Что касается работы, он обладал блестящей хваткой. Я один эпизод расскажу — многие подзабыли. Мне об этом напомнил Володя Васильев (Владимир Васильев, руководитель фракции «Единая Россия» в Госдуме. — ), когда мы с ним работали еще в МВД, а я был тогда министром внутренних дел. Тогда Максимыч спросил меня: «Серега, что у нас с водкой?» Я задумался и уточнил: «Нет водки, что ли?» А он: «Да я о другом. Сколько у нас в бюджет попадает от ликеро-водочной продукции?» Я говорю: «Где-то полтора процента всего». В Советском Союзе было 30%. Когда Горбачев с Лигачевым придумали антиалкогольную катавасию, мы потеряли колоссальные миллиарды. Максимыч говорит: «Что будем делать?» Я говорю: «Давайте поступим следующим образом: вы на правительстве объявляете, что мы будем вводить монополию на водку и поручим МВД заняться, проанализировать и все остальное».
Решение было потрясающе ошеломляющим. Я на Житную (Житная, 16, здание МВД РФ. — ) пригласил порядка 50 руководителей крупных ликеро-водочных предприятий. Комиссию назначили, ее Владимир Абдуалиевич Васильев возглавил. Я сказал: «Друзья мои, доигрались. Монопольку вводим. Либо наведите порядок». И мы получили огромные деньги в бюджет.
— Примаков сумел собрать команду. Говорят, он коммунистов собрал. Он взял профессионалов. Многие шутили среди демократов — они так себя называли: «Примаков сделал то, чего не сделал никто. Он ничего не делал, но успокоил страну». Он делал. Но страну действительно успокоил. Когда тяжело в стране, когда идет импичмент, одно, второе… Кстати, от импичмента Ельцина именно он спасал. Борис Николаевич, к сожалению, так этого и не понял. Примаков успокоил страну. Это было чрезвычайно важно. Я считаю, что у нас две недооцененные фигуры в стране. Это Алексей Николаевич Косыгин и Евгений Максимович Примаков — нереализованные надежды.
— Четкого ответа, любил он отдыхать или, наоборот, не любил, — нет. На отдыхе он все время был чем-то занят. Писал книги. Все, что написал за последнее время, было написано на отдыхе. Мы утром собирались на пляже, и он нам читал или рассказывал, что написал за прошлый день. Самое интересное, что, несмотря на свой талант, он был очень самокритичен. Всегда прислушивался к мнению других и был абсолютно демократичен.
Ну а что касается отдыха, конечно, он отдыхал, и у него хорошо получалось. Сергей Вадимович вспомнил, что он любил море и любил плавать. Я все-таки моложе его на несколько лет, и я должен сказать, что он меня утомлял, когда мы плавали. Я даже больше скажу: охранники, которые были молодыми, здоровыми ребятами, уставали и потом признавались иногда мне: «Слушайте, нельзя так, мы устаем». Они же обязаны были плыть вместе с Примаковым.
Евгений Максимович со своим внуком Евгением Примаковым, ныне руководителем Россотрудничества. Фото: семейный архив
— Я думаю, Максимыч работал не по инструкции. Там важно было, чтоб охранники не утонули. Кстати, насчет отдыха. Давид не даст мне соврать — он был потрясающим тамадой на застольях: какие анекдоты, шутки к месту! Слушаешь — уходить не хочется. Иногда ведь начальственный стол — приходишь, сидишь, думаешь, как бы слинять побыстрее. Бывает же такое, когда надо по должности. С Максимычем — это просто сказка. Он был, пожалуй, лучшим тамадой Советского Союза.
Дружба великого кардиохирурга Давида Иоселиани (в центре), знаменитого режиссера Георгия Данелии и Евгения Примакова длилась десятилетиями. Фото из личного архива Давида Иоселиани
— Некоторые люди его воспринимали немножко хмурым и суровым. Мне иногда даже товарищи говорили: «Слушай, он очень хмурый. Как ты с ним дружишь?» Но на самом деле — наносное, может быть, это просто обязывало его иногда.
— Он так защищался.
— Да, а так он открытый, доброжелательный и скромный человек. Он много добра делал, и люди потом узнавали совсем случайно, что именно Примаков им сделал доброе дело. Дорогого стоит — иногда человек что-то делает и потом еще полгода об этом говорит. От Примакова этого никогда не услышишь. Он всегда все делал тихо и спокойно.
— Один раз он не то чтобы сорвался… Хотя я знаю, кто ему подсказал эту идею. Его потом испугались многие так называемые олигархи. Это было при мне, я был тогда министром внутренних дел. Павел Крашенинников — министр юстиции, Максимыч — премьер-министр. И вот Павел докладывает об амнистии. Готовится амнистия под какой-то праздник, не помню. Приличная амнистия, чуть ли не под 100 тысяч человек, в основном за мелкие нарушения, не убийцы. И Максимыч неожиданно говорит: «Вот этих, конечно, выпустим. А коррупционеров, тех, кто обворовывает страну, тех, кто ее разграбил, надо отправить туда». И спрашивает меня: «Сергей Вадимович, как, согласны?» Я говорю: «Ну а что, правильное решение». И какая паника! Ох, какая паника! «Береза» (Борис Березовский. — ), вся их команда оживилась: «Примаков хочет нас посадить!» Мне — куча звонков из Кремля: «Что вы там натворили?!» Он, конечно, их напугал.
— Несмотря на то что Евгений Максимович был опытным, мудрым человеком, он оставался очень наивным. Я иногда ставил под сомнение слова других людей. А он говорил мне: «Да ты что! Он мне честное слово дал». Для него было незыблемым: если человек дал честное слово, то как он может соврать? Вот настолько он был наивен и чист.
— И очень переживающий. Значит, 8:20 утра, как сейчас помню, звонок от Максимыча: «Серега, ты читал?» А там грязь полилась журналистская. «МК» грязью его никогда не поливал — сразу говорю. Я сказал ему: «Максимыч, да не надо смотреть газеты с утра! Вечером прочитал, поспал, забыл». Я потом руководителю его аппарата сказал: «Зачем вы подсовываете ему прессу утром постоянно?» Он и сам журналистом был очень сильным.
— Для честного советского журналиста такая грязь была непонятна: как это так? Он чрезвычайно переживал. Обида была.
— Да. Был и еще один непростой эпизод. Борис Николаевич однажды спросил Примакова — конечно, ему подсказали: «А вы будете в президенты выдвигаться?» Можете себе представить: тяжелейшее положение в стране, экономика — швах, импичмент Ельцина, куча партий. Не поймешь что. Война на Кавказе. Ты трудишься — я про Примакова в данной ситуации, — а тебя постоянно сзади пинают. Это не дай Бог! Я не знаю, как он выдержал эту ситуацию, но он ее выдержал.
Кстати, у нас была история, Максимыч о ней сам рассказывал. Был какой-то прием в Кремле в 1995 году. Вдруг Ельцин нас позвал к себе. Сели, выпили. И вдруг Борис Николаевич на Примакова посмотрел, на меня — и говорит: «Поклянитесь, что вы меня не предадите». Максимыч говорит: «Да мы и не собираемся, я вообще не понял постановку вопроса». Мы с Примаковым вдвоем вышли от Ельцина, и я говорю: «Я тоже ничего не понял».
Еще одна история, которую даже «МК» не публиковал. За три дня до отставки Примакова, 9 мая 1999 года. Я уже был первым вице-премьером у Максимыча и министром одновременно. Приезжаю на Житную после парада. Звонок Ельцина: «Подъезжайте ко мне». Говорю: «Куда, Борис Николаевич?» — «В Мавзолей». К Ленину пойдем, что ли?.. А там, оказывается, с задней стороны — ресторанчик. И члены Политбюро, когда стояли наверху, — старенькие же были люди, — то замерзали и ходили туда, выпивали и грелись. Сейчас ресторанчик Путин убрал, слава Богу. Заходим с Максимычем, а Ельцин говорит: «Я знаю, что вы дружите». Налил нам водочки прилично: «Выпейте друг за друга». Ну, мы выпили: 9 Мая, святое. Через три дня Примакова отправили в отставку.
— Вы имеете в виду его вторую женитьбу. На самом деле он был тогда в солидном возрасте. Конечно, ему было немножко трудно одному. Он решал, как дальше жить. Мы с ним советовались, обсуждали вопрос о том, чтобы он, может быть, женился. Были какие-то варианты, и он среди всех еще выделял самых близких. Это врачи, которые прикреплены были к нему. Ирина Борисовна, его вторая супруга, была прикреплена к нему как врач. Мы с ним советовались. Я ему говорю: «Евгений Максимович, зачем вам фармаколог или еще кто-то? Вот есть врач, практикующая, еще и симпатичная к тому. И день рождения у нее, кстати, завтра». Но я ни в коем случае не хочу брать на себя ответственность, что это я повлиял. Может быть, я поддержал его решение и выбор.
— Не сразу. Она об этом вспоминала. В нашей компании достаточно уважительно относились к спиртному. Например, Владимир Иванович Бураковский, наш лидер, любил выпить, и это не мешало ему быть великим хирургом. И Евгений Максимович любил. Когда мы собирались, обязательно немножко выпивали. И вот был момент: тогда только-только Евгению Максимовичу сделали операцию. Можно сказать, косметическую, но операция есть операция. Мы собрались буквально через час после операции: Владимир Иванович, я и Ирина Борисовна. И вот Владимир Иванович достает бутылку и разливает. Она в ужасе: только что прошла операция! Ирина Борисовна даже сделала замечание. На что Владимир Иванович возразил: «Ты кто? Ты — врач. А я — академик. Пожалуйста, не учи нас». Шутка, конечно. А так она очень хорошо влилась в коллектив, понимала все с полуслова.
— В самое тяжелое время, когда он заболел, Ира была с ним неотлучно, как берегиня. За две недели до кончины Максимыча я был у него со своим сыном. Максимыч тогда мне сказал: «Серега, я устал». Ира была для него опорой. И вообще, Максимыч был прекрасным семьянином.
— Вообще, он был очень доброжелательным человеком. Я не слышал от него какого-то плохого слова о ком-то. Если человек ему несимпатичен, то его просто нет для него, и все. Но чтобы о ком-то говорить неприятные слова — нет! Для нас, друзей, это было хорошим примером. Он был настоящим достойным гражданином с большой буквы.
— И еще ученым. У нас академиков много и докторов наук. Я сам доктор наук. Но есть академики, а есть великие ученые. Он действительно был замечательным арабистом.
С главным редактором «МК» Павлом Гусевым.
— Его и люди там знали, руководители. И еще — нынешнее руководство Академии наук не даст мне соврать, — когда затеялась реформа РАН, хотели сделать из нее по сути дела клуб академиков, он поехал к Владимиру Путину. Позвонил ему, и Путин его сразу принял. Мне потом Максимыч рассказывал: у него состоялся серьезный долгий разговор с президентом, и нынешняя Академия наук — за это спасибо в том числе и Примакову.
— Именно так. Почему я знаю хорошо? Потому что мы вместе отдыхали, мы были за границей. В это время Примакову позвонил Юрий Осипов, президент РАН. Я повторяю тогдашние слова Евгения Максимовича: «Документы уже на столе у главного». Академию наук хотели перевести в статус общественной организации. Тогда не было бы членкоров. Просто все были бы академиками. Но это не так страшно. Для академиков, которые уже на пенсии, стипендия, можно сказать, зарплата — большая помощь, которой бы не стало. В общем, унижение академии. Примаков сказал мне: «Все, летим в Москву обратно». А мы только приехали отдыхать. Берем билеты, летим в Москву — и утром он вместе с Осиповым пошел к Путину и спас академию.
— Владимир Путин всегда относился к нему (Примакову. — ) с пиететом: с огромным уважением слушал, прислушивался, учился, советовался даже. У нас есть фотография: все бывшие премьер-министры, а Путин — в то время действующий. Он как раз нас пригласил перед второй чеченской кампанией и советовался с каждым, в том числе с Максимычем. Я знаю, у них были до последнего дня серьезные контакты по внешней политике. Гуру есть гуру.
— Однажды сидим у Примакова на даче. Звонок: «К вам собирается первое лицо». Я, конечно, сразу ретировался, чтоб не мешать.
— Конечно, реже. По загруженности. То, как загружен был человек, трудно описать. Но любой свободный момент использовал для того, чтобы встретиться с нами: еженедельные встречи — то у него, то у меня. Самое главное — никак не изменилось его отношение не только к своим друзьям, но и вообще к людям. Он очень был общителен и демократичен.
— Я помню интересный случай. Вечером у меня должен был быть Евгений Максимович, и я приехал с работы пораньше, днем: организовать что-то, на рынок сходить… Заезжаю во двор — люди стоят и подходят ко мне, говорят: «Уберите машину». Я говорю: «Вы знаете, я поднимусь сейчас к себе и вернусь». «Нет, уберите немедленно машину, нельзя здесь ставить». Тогда я не выдержал и говорю: «Да тот, ради кого вы стоите, сейчас ко мне приезжает». Они отвечают: «А, ну хорошо, но только все равно, вы знаете, уберите машину». И на самом деле пришлось — весь двор был пустой. Но это не его прихоть, он сам противился, и ему довольно жестко сказали: «Евгений Максимович, в это не надо вмешиваться, мы сами».
— Да. А что касается охраны, вот, например, на Долгоруковской (в доме, где жил Давид Иоселиани. — ) на каждом этаже по одному человеку было, когда он приезжал.
: — Я его звал Максимыч, но «примус» — это «первый». Совсем не тот примус, который тоже иногда нужен был, особенно когда газа не было в блокадном Ленинграде, где выжили мои родные. Когда он был премьер-министром, его все звали Максимыч, и я его так звал, а Давид всегда звал его по имени-отчеству.
— Несмотря на то что у нас была очень длительная такая дружба, я никогда даже не смел сказать ему слово «ты». Так получилось по жизни. Но насчет «Примуса» я должен сказать — он не очень любил. «Максимыч» — да, ему нравилось.
— Помните, у Лермонтова был герой Максим Максимыч? Они чем-то похожи. Внутренней глубиной и добротой.
— Владимир Путин привозил примус к Примакову на дачу. Такой забавный презент.
— «Я твердо все решил», помните?
— Когда ему исполнилось 80, он собрал большой бомонд. Из бывших премьер-министров были я и Максимыч. Путин подъехал чуть попозже. Мы пели. Я — свою любимую «Есть только миг», Путин — «Город над вольной Невой». А у Максимыча любимая песня — «Если я заболею, к врачам обращаться не стану». Кстати, пел он замечательно, у него хороший слух.
— Я начну с личностного, наверное. Он никогда никого не предавал. Он никогда не предавал Горбачева. Он мог быть не согласен, но он не предавал — ни до ГКЧП, ни после. Он не поддержал ГКЧП, он остался с Горбачевым. Потом, когда мне говорили, что он предаст Ельцина, я отвечал: «Вы не поняли и не знаете Примакова».
Второе — он спас разведку. Он ее прикрыл, чтоб ее никто не тронул.
Третье — совершенно новый вектор внешней политики. Он — дипломат, но он был патриотом своей страны и знал что делает. Сегодняшняя внешняя политика заложена Примаковым. Кстати, мало кто знает, откуда взялся БРИКС. Максимыч придумал: Россия, Индия, Китай — РИК. В 1996 году, когда он был министром иностранных дел.
А когда стал председателем правительства, он спас страну от гражданской войны. Я знаю о чем говорю: мы катились в тартарары пострашнее 1993 года. Если бы объявили импичмент Ельцину, камней бы мы не собрали. Ничто не удержало бы страну. Максимыч своим авторитетом, личным достоинством, умом, интеллектом спас страну. Я не боюсь этого слова. Он спас страну.
— Сложно сказать. Он, безусловно, был верующий человек в каком отношении… Он верил, что есть какая-то сверхсила, или как хотите называйте. Он, безусловно, был уважителен к Богу.
С.С.: — Евгений Максимович, когда стал министром иностранных дел, покрестился. И крестил его патриарх Алексий II, с которым он дружил и которого очень уважал. Это было его личное решение в таком взрослом возрасте.
— Между прочим, я их познакомил: Алексия и Евгения Максимовича. Алексий II был очень скромный человек. Он же приехал из Прибалтики, он не москвич и не россиянин, можно сказать. Он мало кого знал здесь, и получилось, что меня попросили его проконсультировать. Мы подружились. Помимо того что я наблюдал его как врач, мы дружили. И вот я его познакомил потом с Евгением Максимовичем. А то, что он покрестился, я говорю, что он верил в это. Но он не был фанатом каким-то религиозным. Он в меру, но, безусловно, уважительно относился к божественному происхождению.
— Перед смертью в ЦКБ к нему приезжал нынешний патриарх Кирилл. О чем они говорили, я не знаю. Но он приезжал. Вера в Бога — совершенно индивидуальная вещь, как и любовь.
— Его решение абсолютно. Алексий II ничего ему не навязывал, он был очень скромным. Это было решение Евгения Максимовича. Он верил в то, что есть некая сверхсила, которая все держит. В то, что не так все просто, из пыли и грязи возникло.
— Очень хорошо и просто. Мое личное мнение — Мадлен Олбрайт была более сухой и держала дистанцию. И тем не менее я один раз был у него дома, когда она была приглашена. Она в меру своих возможностей раскрывалась.
— Он показал ей, что она женщина.
— Да! Абсолютно верно. А что касается Киссинджера, он очень общительный человек. Мы с ним несколько раз были вместе в ресторане. Помню, первый раз, когда мы с ним познакомились, он рассказывал, интересовался: ему делали операцию на сердце, и он хотел узнать стороннее мнение, все ли так хорошо, как ему рассказывали американские врачи. Потом Киссинджер приезжал после кончины Евгения Максимовича на вечер памяти, и он меня узнал. Я очень удивился и был горд этим. Но это тоже благодаря Евгению Максимовичу. Он так настраивал людей, которые были вокруг него, что они между собой потом хорошо общались. Он излучал какое-то доброжелательство. Излучал человечность. Вы знаете, мы всегда боимся, стесняемся говорить такие слова. Но я считаю, что он был великий человек. Почему не говорить то, что есть? У нас очень мало таких примеров.
— Он никогда не думал и не говорил, что он великий. Потому что самый большой грех в религии — гордыня. У него не было гордыни. Поэтому к нему люди шли. Он не простоват был, отнюдь. Ну, избрали тебя, не избрали, что? Перед Богом мы все равны.
— Он действительно был лишен гордыни как великий, по-настоящему выдающийся человек.
— Он очень страдал. И все мы вместе с ним страдали. Что меня даже иногда удивляло в нем: мы были уже люди солидного возраста. Он еще старше меня. Я иногда говорил об уходе из жизни. О том, что все мы смертны. И я встречал сопротивление с его стороны. Он не хотел думать об этом. Может быть, потому, что он себя считал еще не реализованным до конца. Он все надеялся, что может еще что-то сделать для страны, для государства, для людей.